НОВОСТИ
|
|||
|
На Памир нас позвали страницы прочитанных книг, карты с незнакомыми названиями горных хребтов и рек, рассказы товарищей, побывавших там.
...Остался позади синий причудливый рисунок Аральского моря, и под крыльями самолета появились первые горы. Хребты, становясь все выше, казались серо-желтыми: солнце давно выжгло траву на их склонах. Лишь кое-где в ущельях мелькали крошечные зеленые пятнышки кишлаков.
За Кураминским хребтом направление рек изменилось на обратное — теперь они бежали по курсу самолета. Под нами лежала Ферганская долина. Мелькнула плотина на Сырдарье, блеснула синь Кайраккумского водохранилища — это уже кусочек Таджикистана. Внизу, в гигантской чаше сухих гор, расстилался ковер хлопковых полей, рассеченный оросительными каналами на ровные прямоугольники, отчего они были похожи на кусочки акварели в коробке для красок. А на юго-востоке словно висел в воздухе сверкающий снегами Заалайский хребет — первый привет Памира!
На рассвете мы отправляемся на машине из Оша в Хорог.
Впереди — самая высокая и, быть может, одна из труднейших дорог земного шара — мир разреженных высот, бездонного неба и словно заснувших вечным сном гор. Долгие сотни километров тянутся каменистые пустыни, где почти ничего не растет, нет ни зверя, ни человека, а влаги выпадает меньше, чем в Сахаре.
По пути от Оша до Хорога машина преодолевает одиннадцать перевалов. Один из них — Акбайтал — только на 155 метров ниже Монблана — самой высокой вершины в Европе.
На тракте, протянувшемся на 728 километров, — всего несколько поселков, похожих на зимовки; в них живут дорожные мастера, рабочие яководческого совхоза. Иногда в пути встречаются стада яков; они дают мясо и шерсть, они же самый популярный местный транспорт.
К вечеру второго дня мы спустились в долину Гуита. Все ожило вокруг. Замелькали рощи тополей и арчи, первые кишлаки, поля картофеля и кукурузы. Чем дальше мы ехали, тем грандиознее становились горы.
А вот и Хорог — столица Памира, столица Горно-Бадахшанской автономной области. Дома с садами разбегаются по склонам гор, шумит стремительный Гунт, светлая вода журчит в арыках. Театр, кино, магазины, столовые, городской парк, оживленная толпа на главной улице, большинство прохожих одето по-европейски. И если бы не мощные горные хребты вокруг, можно легко вообразить, что ты в обычном нашем городе, неподалеку от Москвы. На окраине Хорога, на террасе над рекой Шахдара, расположился самый высокогорный ботанический сад в Советском Союзе, выше него только ботанический сад в Индии.
Здесь произрастают яблони и черешни, розы и георгины, диковинные растения и деревья, привезенные со всех континентов. Но главное, над выведением чего трудятся работники Ботанического сада,— обыкновенные ячмень, картофель, лук и морковь...
В двадцатых годах в Горном Бадахшане начались большие перемены. Советская власть прислала сюда первых специалистов, врачей, ученых. Воззвания и распоряжения новой власти посылались в кишлаки только с нарочным, читавшим и объяснявшим их неграмотным дехканам.
Когда первый автомобиль пришел в Хорог, горцы сначала испугались, а потом принесли машине воду, траву, лепешки и орехи.
Каждый десятый горец был болен проказой, сифилисом или трахомой; часто вспыхивали эпидемии холеры и чумы; здесь была самая высокая смертность в мире, но приезжие врачи сидели без дела: памирцы предпочитали лечиться у табибов. Из-за отсутствия витаминов дети поголовно болели рахитом, у взрослых к тридцати годам выпадали зубы. Здесь никто не знал, что такое лук, морковь и картофель. Профессор Анатолий Валерианович Гурский, будучи директором Хорогского ботанического сада, доказал, что овощи и фрукты могут расти и на памирских высотах. Пешком или на ишаке пробирался он в самые глухие кишлаки, привозил семена и саженцы, помогал выращивать огороды и сады. В 1939 году дехкане получили первый картофель, а сегодня на Памире достигнута самая высокая его урожайность в мире: отдельные клубни — до двух килограммов веса. Помидоров снимают по одиннадцати килограммов с куста.
Когда Гурский приехал на Памир, сад занимал всего тридцать соток, ныне его площадь — около ста гектаров. 90 сортов яблонь, 38—абрикоса, 15 — персика. Подсолнух с пятьюдесятью желтыми головками на одном стебле! А дубы вырастают тут за год на три метра и уже на четвертом году жизни дают желуди! Все это результат особой интенсивности ультрафиолетового излучения на Памире, которое в полтора раза превышает обычное.
Ученые Хорогского сада изучают причины этого явления, стремятся найти секреты управления растениями, поставить их на службу человеку. Благодаря ботаникам из Хорога памирские колхозы начали выращивать табак, заниматься бахчеводством и овощеводством.
Небольшой рейсовый автобус неторопливо одолевает дорогу между крутыми горными склонами. Реки, падающие с ледников, пропилили в хребте поперечные долины. Местами по склонам гор зеленеют слегка наклонные линии. Это арыки, по которым живительная вода горных рек поступает на крохотные лоскутки полей. Поневоле вспоминаешь прочитанное где-то: пахотная земля на Памире измеряется тюбетейками. Иногда картофель или горох растут на таких склонах, что трудно понять, как ухитряются люди подниматься туда и работать.
Нелегко здесь подготовить землю: с каждого гектара надо выкорчевать и вывезти до трехсот тонн камней. До революции жители кишлаков, расположенных высоко в горах, приносили землю снизу в полах халатов. Но и сейчас поля занимают всего две десятые территории Памира.
Без искусственного орошения тут не растет даже трава. Приходится строить многокилометровые арыки, выдалбливать над ущельями деревянные желоба. Раньше на сооружение арыков уходили годы. Работы велись самым примитивным образом. На скалы лили воду, ночью она замерзала, образовывались трещины. На следующий день ненужные камни откалывали и вновь заливали трещины водой. Сейчас при сооружении арыков помогает взрывчатка.
Размеры полей столь малы, а засоренность их камнями такова, что в колхозах, расположенных в горах, невозможно или нерентабельно применение сельскохозяйственных машин. Приходится пахать древней деревянной сохой — «омачем», использовать для помола муки водяные мельницы.
Ограничены и возможности животноводства; травянистые склоны расположены высоко в горах, под самыми ледниками. Туда и уходят на все лето колхозные стада.
Удивляют яркость и чистота памирских красок. Солнце — щедрое, слепящее, небо — густое, синее, снега гор — сверкающе белые, скалы — серые и коричневые, зелень тополей — сочная, свежая. А среди них радостными яркими точками — красные платья таджикских женщин.
Чем выше по ущелью, тем более скудным и бедным становится пейзаж. Уже нет плантаций табака, исчезли абрикосовые и тутовые деревья, грецкий орех. На полях — только ячмень и картофель, в кишлаках — одни тополя.
Дом в дальних кишлаках состоит из террасы и одной просторной комнаты. Каменные стены снаружи и изнутри вымазаны глиной. Свет попадает в помещение через единственное окно, а также через застекленное отверстие в потолке, которое можно открывать и использовать как дымоход. По многовековой восточной традиции в доме нет мебели: стульев, столов, шкафов. Все вещи уложены в чемоданы, поставленные друг на друга.
Жителей наиболее отдаленных памирских кишлаков государство приглашает переселиться на равнину, где условия жизни несравненно лучше.
Мы поднимаемся по долине, по живописным горным тропам, нависшим над ревущей рекой. Ослепительно палит солнце. Кажется, вот-вот начнут плавиться скалы. Непонятно, как могут люди переносить такую жару. Когда река близка, мы мочим ковбойки в мутной воде и, не отжимая, надеваем. Мурашки бегут по телу от ледяного прикосновения, но, пока рубашка сохнет, идти прохладно.
Мы одни среди незнакомых высоких гор. Исчезли тропы. Все ближе белые вершины. Ледник, по которому мы идем, весь засыпан камнями. Вместо поперечных трещин — воронкообразные углубления, в которых мог бы уместиться двухэтажный дом. Обходим их по узким, скользким перемычкам. Даже небо здесь другое. Густое, темно-синее, оно, кажется, не знакомо ни с облаками, ни с тучами.
За ледником царство скал. Из-под камней, пройдя неведомыми подземными путями, вырывается пенящаяся река. Затем она вновь уходит в землю, местами оставляя на поверхности глубокую щель. Звук от камня, брошенного вниз, не возвращается.
Потом горный поток начинает яростно грызть склоны горы, обрушивая глыбы красной глины. На наших глазах река принимает цвет какао. Напрасно во время обеда мы пытаемся отстаивать воду — даже через полтора часа цвет ее не изменился. И вдруг — подлинное диво: среди гор, подернутых белой глазурью ледников, — зеленеющая роща, орошающаяся ручьями минеральной воды.
«Ляджуар» — так называют жители долины Шахдары лазурит — знаменитый синий камень. Еще в Древнем Египте ему поклонялись как священному, из него вырезали амулеты, им украшали гробницы фараонов. В Китае шарики из лазурита в головных уборах мандаринов почитались как символы власти.
Неумирающие синие краски в картинах Леонардо да Винчи и других художников Возрождения — это тоже лазурит. О любимом камне Востока европейцы впервые узнали из книги Марко Поло. Он писал: «В этой стране, знайте, есть еще и другие горы, где есть камни, из которых добывается лазурь, лазурь прекрасная, самая лучшая на свете, а камни, из которых она добывается, водятся в копях, так же как и другие камни».
Если верить легенде, что бог сотворил землю, то ущелье Ляджуардары пример его грубой работы. Только в начале долины растет несколько чахлых кустиков, а выше — царство голых камней, скал и льда. Грязная, мутная река несется по ущелью, сплошь заваленному большими и малыми камнями. Долина дважды преграждена древними моренными валами, во многих местах к воде сползают осыпи. Время от времени со склонов гор сходят сели — всесокрушающие грязекаменные потоки.
А на ледник, из-под которого вытекает Ляджуардара, то и дело обрушиваются ледовые лавины, падающие с отвесных стен шести тысячника — пика Маяковского.
...Позади трудный, очень трудный путь через каменный хаос ущелья. Вот достигнута высота, на которой от каждого шага заходит сердце. Здесь поднимается неприступная мраморная стена, и в ней метрах в ста над нами выступают синие пятна.
Лазурит! Так вот где родился ты, камень пленительной красоты. У подножия стены мы вскоре обнаруживаем большие и малые каменные блоки с вкраплениями самоцвета. Одни из них упали под влиянием сил выветривания, другие — от взрывов аммонала: несколько лет назад здесь работал отряд таджикских геологов.
...Пик Маяковского скрылся в облаках. В той стороне ущелья пошел снег. Погода портится. Пора уходить.
По нашей карте до ближайшего кишлака не больше 20 километров. К нему вдоль реки Даршайдара тянется тропа. Мы уже видели кусочек долины, мосты над рекой, дороги, автомобили, уже предвкушали радость предстоящих встреч с людьми. Но за поворотом ущелье неожиданно стало сужаться. Тропа резко полезла вверх в обход каньона и вскоре прилепилась к такому крутому склону, что на него даже смотреть было страшно.
«Путник, будь осторожен на тропах. Ты здесь как слеза на реснице» — вспомнилось известное изречение.
Приближались сумерки. Последние солнечные лучи уже освещали только самые высокие вершины гор. И вдруг впереди встала гладкая, словно отполированная, скала. Ее высота от реки — километр, приблизительно посередине еле заметная полочка с искусственным настилом. Овринг! Так таджики называют тропы, сооружаемые ими на непроходимых скалах. В трещины забиваются деревянные колья, на них кладут ветки, прижимая их сверху камнями или щебнем.
Некоторые «небесные тропы» тянутся по две-три сотни метров на головокружительной высоте. Надо обладать ловкостью, недюжинной смелостью и хладнокровием, чтобы балансировать над пустотой по такому шаткому настилу. Кое-где овринги прерываются, в таких местах нужно прыгать.
Не помню, как преодолели скалу, шагая по неверному настилу из веток и камней, как дальше карабкались вверх. В самой высокой точке в монолите скалы оказалась сравнительно ровная площадка шириной метра полтора и длиной метров пять. Только на ней мы смогли собраться вместе. Палатку и спальные мешки постелили поперек тропы. Когда улеглись головой к скале, то выяснилось, что ноги свешиваются над бездной.
Ранним солнечным утром — овринги позади — мы вошли в кишлак. Женщина в красном платье и в красных шароварах поставила перед нами большое глиняное блюдо с картошкой, приправленной какой-то зеленью, потом принесла круглые хлебные лепешки и тарелку с кусками кислого сыра. Пир завершился зеленым чаем с душистым янтарным медом.
— Рахмат,— поблагодарили мы жителей кишлака.
Было немало интересного в нашем путешествии по Памиру: наскальные рисунки, выполненные каменным зубилом; развалины крепостей сиахпушей — огнепоклонников; строительство гидроэлектростанции Шуджанд на Бартанге; озеро Друмкуль, в котором видимо-невидимо рыбы; «рубиновая гора» Кужилал, где сохранились древние горные выработки; горячие источники Гарм-Чашмы; другая дорога в горах — Западно-Памирский тракт. Но гостеприимство жителей маленького кишлака на Пяндже осталось для каждого из нас одним из самых дорогих воспоминаний.
Всего 30 километров в сторону надо было сделать, чтобы побывать на строительстве Нурекской ГЭС. Она в четыре раза превысит мощность Днепрогэса, сыграет огромную роль в развитии народного хозяйства Таджикистана и других среднеазиатских республик. Здесь впервые в мировой практике применен направленный взрыв. Две тысячи тонн взрывчатки обрушили в точно заданном направлении более двух миллионов тонн скального грунта. Не все верили в удачу, но смелая идея победила, гигантский взрыв положил начало сооружения высочайшей в мире плотины — свыше 300 метров.
Нигде не приходилось с такими усилиями отвоевывать у гор каждый метр для водоводов и транспортных туннелей, для прокладки дорог и устройства площадок. Отряд альпинистов два месяца работал на головокружительной высоте, чтобы намертво прикрепить стальными тросами к горному склону каменную глыбу в пять тысяч тонн. В конце 1972 года пущены первые агрегаты Нурекской ГЭС. Побежденный Вахш начал давать ток фабрикам и заводам, орошать десятки тысяч гектаров земли.
...Вдоль сухих серых гор едем в Душанбе. В долине нескончаемые поля хлопчатника. Сады и виноградники. Линия электропередачи и железная дорога. Кишлаки. На одном из холмов — пушки, выполняющие здесь мирную задачу: они защищают урожай от града, «расстреливая» тучи специальными химическими снарядами.
Затем поля хлопчатника сменились улицами города. Мы шли по широким зеленым проспектам, радовались солнцу и горам, цветочным клумбам и фонтанам, любовались современными зданиями железнодорожного вокзала, гостиницы «Душанбе», почтамта, государственного банка, и казалось, за ближайшим поворотом проспекта улицы побегут вниз, к пленительной синеве моря, — так похож Душанбе на южные приморские города.
В 1924 году Душанбе был кишлаком, в котором проживало едва более полутора тысяч человек. По понедельникам собирался базар. Отсюда и произошло название города («Душанбе» — по-таджикски «понедельник»). В 1925 году в городе открылась первая школа, а ныне здесь выпускаются текстильные машины, кабели, холодильники, автодетали и многое другое.
Неподалеку от зеленого базара новое здание со стеклянными стенами — музей Памирской геологической экспедиции. Здесь мы увидели будущее Памира. Образцы талька, слюды, каменного угля, железной руды, меди, олова, горного хрусталя, золота и многих других полезных ископаемых — предвестники горнорудных предприятий. Здесь же мы увидели и то, что искали весь поход: лалы Бадахшана. На стеллажах красовались чудесные яшмы самых различных цветов, ничуть не уступающие знаменитым орским. Рядом красками памирского неба пылали лазуриты со знакомого нам месторождения на Ляджуардаре. Капельками крови горели в камнях гранаты.
Самый прекрасный лал Памира — благородная шпинель, камень столь же драгоценный, как и алмаз. В большом куске белой породы были вкраплены большие продолговатые кристаллы фиолетового и янтарного цвета. Во всем мире еще только два месторождения благородной шпинели: на Цейлоне и в Бирме. Когда-то драгоценности, добытые в «рубиновой горе», продавали королевским дворам во все страны Азии.
Пока на Памире не эксплуатируется ни одно месторождение самоцветов: слишком трудны условия разработки и транспортировки. Благородная шпинель тоже лежит нетронутой, потому что еще не разработан промышленный способ отделения самоцвета от очень твердой породы. И все же хочется надеяться, что скоро сбудутся слова академика А. Е. Ферсмана: «Шпинель и рубин Памира вольются красным потоком в семью наших самоцветов».
Из Душанбе дороги путешествий привели нас в Фанские горы.
У разрушенного землетрясением кишлака повстречали одичавший сад. То был рай наяву; алыча роняла плоды на каменистую землю; на высоких деревьях дозревали грецкие орехи; поспел великолепный черный виноград.
За каждым поворотом ущелья вырастали новые каменные исполины с ледниками на спинах. На клочке земли, на котором могла бы разместиться Москва, стояло много разнообразных, не похожих друг на друга вершин. Рельеф местности часто позволял одним взглядом охватить небольшие горные потоки от их зарождения на ледниках до слияния с более крупными реками.
...Взят последний перевал. С его высоты мы увидели хребты Фанских гор, расходящиеся во все стороны света. Теперь наш путь лежал через озеро Большое Алло к кишлаку Панджруд, родине великого таджикского поэта Рудаки.
Где-то за горами, все более обволакиваемыми облаками, скрывалось солнце, и цвет озера непрерывно менялся. Только что та сторона, на которую упали случайные солнечные лучи, казалась зеленоватой, другая половина водной поверхности была такой, словно в ней растворили синьку.
Погода быстро портилась. Первые крупные капли дождя смочили камни и разукрасили их. Снежную стену, с которой мы спустились, закрыли плотные облака. Стало так холодно, что руки пришлось прятать в карманы штормовок. И вот уже снежная крупа ложится на берег, на заросли арчи, на темнеющее зеркало воды.
Непогода в горах уже не волновала нас. Жаркий огонь лизал сухой скрученный ствол арчи. Догорал последний походный костер.
Но мы не прощались с этим краем, потому что снова и снова будем возвращаться сюда, на крышу мира
Ф. Патрунов |